...Молодые люди с ходу врезались в толпу у ворот и попытались, подобно жестким гамма-квантам, проскочить сквозь нее прямолинейно, но на первых же метрах их скорость заметно снизилась.

Они остановились возле киоска с газированной водой. За киоском высились ворота с черно-золотой табличкой: "РЫНОК РЕАЛИЗАЦИИ НЕНУЖНЫХ НАСЕЛЕНИЮ ВЕЩЕЙ".

- Странное дело, - заметил Юра (так звали парня в тенниске), - на одних вывесках "продажа", на других - "реализация". Почему такой разнобой, а, Колька?

- Реализация, - вдумчиво сказал Николай, - приведение к реальности... Когда-то этим делом идеалист Платон занимался, а теперь - торговая сеть.

- Значит, есть еще идеалисты в торговой сети! - Юра захохотал и протянул Николаю ладонь, и тот, смеясь, хлопнул по ней..."

Снова "Экипаж Меконга ".

Евгений Аронович Долматовский

ДОБРОВОЛЬЦЫ

Глава первая

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

Меня обступают друзья и подруги,
Без них не сумел бы вести я рассказ
О жизни и смерти, любви и разлуке,
О трудной эпохе, взлелеявшей нас.
В дорогу! Поставлена первая веха,
Исчеркан пока только первый листок.
Тридцатые годы двадцатого века —
Моих «Добровольцев» далекий исток.
В Москве ослепительно жаркое лето,
Котлами асфальтными полдень дымится,
И в небо над городом серого цвета,
Меж белым и синим исчезла граница.
На новый автобус глазеет Тверская,
Сбегая под горку к Охотному ряду
Еще без деревьев, еще не такая,
Как нынче, — открытая сердцу и взгляду.
«Лоскутной гостиницы» старое зданье
Стоит на Манежной. Изгибами улиц
Сюда пробираемся, как на свиданье,
Бодрясь и робея, спеша и волнуясь.
Здесь шахты контора. Толпа молодежи
У входа гудит. Невтерпеж комсомольцам;
Известно друзьям и родителям тоже,
Что строить метро ты пришел добровольцем,
А тут медицинский осмотр — вот досада! —
Встает на пути. Волноваться не надо.
Гостиничный номер и узок и душен,
И в этом преддверии Метростроя
На древний диван из потертого плюша
Присели четыре еще не героя.
Четыре юнца торопливо разделись
Чего вы боитесь, признайтесь, ребята?
У самого рослого оспа на теле,
Как дождик оставила след рябоватый.
Второй худосочен. Цыплячьи ключицы,
И плечи сутулые — все как угроза,
что он для подземных работ не годится
и тело бело как весною береза.
А третий могуч. Под пушистою кожей,
Как камушки мускулы ходят покато.
Сидит он спокойный, немного похожий
На тех молодцов, что смеются с плакатов.
Четвертым был я. Но не стоит об этом…
Одним рождены мы Октябрьским рассветом.
Для нашей души настоящая пытка
Что мы не успели в амурские дали,
Что домну без нас запустила Магнитка
И на Днепрострой мы чуть-чуть опоздали.

Ломер Кит "Миры империума"

Я стоял перед зеркалом и не без одобрения рассматривал себя. Добрых полчаса двое портных, как пчелы, жужжали вокруг меня, накладывая последние штрихи на творение своих рук. Должен отметить, что поработали они на славу.

На мне были узкие бриджи из отличного серого сукна, высокие черные сапоги из тщательно выделанной кожи, белая полотняная рубаха без воротника и манжет под голубым кителем, застегнутым под самую шею. Отороченная золотом синяя полоса шла до самого низа брюк, и массивные петли золотого шнура были нашиты вдоль рукавов от запястья до локтя. Черный кожаный пояс с большой квадратной пряжкой со шведским королевским крестом поддерживал украшенные драгоценными камнями ножны с тонкой рапирой.

Слева на груди, к моему удивлению, размещались с предельной тщательностью все мои награды за вторую мировую войну. На погонах блестели яркие серебряные орлы полковника вооруженных сил США. Я был одет в полный мундир, соответствующий моему новому положению в обществе Империума...

Хорошо, что я не позволил себе выродиться в мягкотелого слабака, столь характерного для Департамента иностранных дел США. Размякшего и бледного от долгого пребывания в кабинетах и поздних крепких выпивок на бесконечных официальных и неофициальных дипломатических встречах. У меня сносная ширина плеч, вполне приличная осанка, небольшой живот отнюдь не портит линии моего нового наряда. Хорошая форма позволяет мужчине выглядеть мужчиной. Какого же черта мы обзавелись привычкой заворачиваться в бесформенные двубортные костюмы невзрачной расцветки и соответствующего покроя?

Беринг восседал в парчовом кресле в роскошных покоях, отведенных мне Рихтгофеном в своей резиденции.

- Вы будто рождены для военного мундира, - заметил он. - Совершенно очевидно, что в вас есть склонность к вашему новому занятию.

- Я бы не очень рассчитывал на это, Герман, - сказал я. Его замечание напомнило мне об обратной стороне медали. Относительно меня у Империума были зловещие планы. Что ж, это как-нибудь потом. А сейчас я намерен наслаждаться жизнью.

Аркадий и Борис Стругацкие
За миллиард лет до конца света

"...лосося в собственном поту и ломоть ветчины с лежалой горбушкой. Потом он принялся мыть посуду. Было совершенно ясно, что при таком великолепии в холодильнике грязь на кухне выглядит особенно неуместно. За это время телефон звонил дважды, но Малянов только челюсть выпячивал. Не пойду, и всё. Провались они все со своими гаражами и базами. Сковородку тоже придется помыть, это неизбежно. Сковородка теперь понадобится для более высоких целей, нежели какая_то там яичница Тут ведь все дело в чем? Если интеграл на самом деле ноль, то в правой части остается только первая и вторая производные Физический смысл я здесь не совсем понимаю, но все равно  здорово получаются эти пузыри. А что? Так и назову: пузыри. Нет, наверное, лучше «полости». Полости Малянова. «М_полости». Гм
Он расставил по полкам мытую посуду и заглянул в Калямову кастрюлю. Горячо еще слишком, пар идет. Бедный Калямушка. Придется ему потерпеть. Придется Калямушке еще немного пострадать, пока остынет
Он вытирал руки, когда его вдруг снова осенило, совсем как вчера, и так же, как вчера, он сначала не поверил.
 Подожди_ка, подожди  лихорадочно бормотал он, а ноги уже несли его по коридорчику, по прохладному, липнущему к пяткам линолеуму в густой желтый жар, к столу, к авторучке
Черт, где она? Чернила кончились. Карандаш здесь где_то валялся И в то же время вторым, а вернее  первым, основным планом: функция Гартвига и всей правой части как не бывало Полости получаются осесимметричные А интегральчик_то не ноль! То есть он до такой степени не ноль, мой интегральчик, что величина вовсе существенно положительная Но картинка, ах какая картинка получается! Как это я сразу не допер? Ничего, Малянов, ничего, браток, не один ты не допер. Академик вон тоже не допер В желтом, слегка искривленном пространстве медленно поворачивались гигантскими пузырями осесимметричные полости, материя обтекала их, пыталась проникнуть внутрь, но не могла, на границе материя сжималась до неимоверных плотностей, и пузыри начинали светиться. Бог знает, что там начиналось Ничего, и это выясним С волокнистой структурой разберемся  раз. С дугами Рагозинского  два! А потом планетарные туманности. Вы, голубчики мои, что себе думали? Что это расширяющиеся сброшенные оболочки? Вот вам  оболочки! В точности наоборот!
Снова задребезжал проклятый телефон. Малянов зарычал от ненависти, не переставая писать. Выключить его, к чертям, сейчас же. Там есть такой рычажок Он бросился на тахту и сорвал трубку.
 Да!
 Митька?
 Да Это кто?
 Не узнаешь, собака?  Это был Вайнгартен.
 А, Валька Чего тебе?
Вайнгартен помедлил.
 Ты почему к телефону не подходишь?  спросил он.
 Работаю,  сказал Малянов злобно. Он был очень неприветлив. Хотелось вернуться к столу и досмотреть картинку с пузырями.
 Работаешь  Вайнгартен засопел.  Нетленку, значит, лепишь
 Ты что, зайти хотел?
 Зайти? Да нет, не то чтобы зайти
Малянов окончательно разозлился.
 Так чего тебе надо?
 С_с_слушай, отец А чем ты сейчас занимаешься?
 Работаю! Сказано тебе!
 Да нет Я хотел спросить: над чем ты работаешь?
Малянов обалдел. Он знал Вальку Вайнгартена двадцать пять лет, и сроду Вайнгартен никакой маляновской работой не интересовался, сроду Вайнгартена интересовал только сам Вайнгартен лично, а также еще два таинственных предмета его интересовали: двугривенный 1934 года и так называемый «консульский полтинник», который, собственно, и полтинником_то не был, а был какой_то там особенной почтовой маркой Делать гаду нечего, решил Малянов. Трепло Или ему крыша понадобилась, что он так мнется? И тут он вспомнил Аверченко.
 Над чем я работаю?  переспросил он со злорадством.  Изволь, могу рассказать во всех подробностях. Тебе как биологу это будет страшно интересно. Вчера утром я наконец слез с мертвой точки. Оказывается, при самых общих предположениях относительно потенциальной функции мои уравнения движения имеют еще один интеграл  кроме интеграла энергии и интегралов моментов. Получается что_то вроде обобщения ограниченной задачи трех тел. Если уравнения движения записать в векторной форме и применить преобразования Гартвига, то интегрирование по всему объему проводится до конца, и вся математика сводится к интегро_дифференциальным уравнениям типа Колмогорова  Феллера
К его огромному изумлению, Вайнгартен не перебивал. На секунду Малянову даже показалось, что их разъединили.
 Ты меня слушаешь?  спросил он.
 Да_да, слушаю очень внимательно.
 Может быть, ты даже меня понимаешь?
 Секу помаленьку,  бодро сказал Вайнгартен, и тут Малянов в первый раз подумал, какой у него странный голос. Он даже испугался.
 Валька, случилось что_нибудь?
 Где?  спросил Вайнгартен, помедлив опять.
 Где У тебя, естественно! Я же слышу, что ты какой_то Тебе что, разговаривать неудобно?
 Да нет, отец. Все это чепуха. Ладно. Жара замучила. Про двух петухов знаешь анекдот?
 Нет. Ну?
Вайнгартен рассказал анекдот про двух петухов  очень глупый, но довольно смешной. Какой_то совсем не вайнгартеновский анекдот. Малянов, конечно, слушал и, когда пришло на то время, захихикал, но неясное ощущение, что у Вайнгартена не все ладно, от этого анекдота у него только усилилось. Опять, наверное, со Светкой поцапался, подумал он неуверенно. Опять ему эпителий попортили. И тут Вайнгартен спросил:
 Слушай, Митька Снеговой  такая фамилия тебе ничего не говорит?
 Снеговой? Арнольд Палыч? Ну, сосед у меня есть, напротив живет, через площадку А что?
Вайнгартен некоторое время молчал. Даже сопеть перестал. Слышно было в трубке только негромкое бряканье,  наверное, подбрасывал он в горсти свои коллекционные двугривенные. Потом он сказал:
 А чем он занимается, твой Снеговой?
 Физик, по_моему. В каком_то ящике работает. Шибко секретный. А ты откуда его знаешь?
 Да я его не знаю,  с непонятной досадой сказал Вайнгартен, и тут раздался звонок в дверь.
 Нет, явно сорвались с цепи!  сказал Малянов.  Подожди, Валька. В дверь наяривают
Вайнгартен что_то сказал или даже, кажется, крикнул, но Малянов уже бросил трубку на тахту и выскочил в прихожую. Калям, конечно, опять запутался у него в ногах, и он чуть не грохнулся.
Открывши дверь, он сейчас же отступил на шаг. На пороге стояла молодая женщина в белом мини_сарафане, очень загорелая, с выгоревшими на солнце короткими волосами. Красивая. Незнакомая. (Малянов сразу ощутил, что он в одних трусах и брюхо у него потное.) У ног ее стоял чемодан, через левую руку был перекинут пыльник.
 Дмитрий Алексеевич?  спросила она стесненно.
 Д_да  проговорил Малянов. «Родственница? Троюродная Зина из Омска?»
 Вы меня простите, Дмитрий Алексеевич Наверное, я некстати Вот.
Она протянула конверт. Малянов молча взял этот конверт и вытащил из него листок бумаги. Страшные чувства против всех родственников на свете, и особенно против этой троюродной Зины  или Зои?  угрюмо клокотали у него в душе
Впрочем, это оказалась не троюродная Зина. Ирка крупными буквами, явно второпях, писала вкривь и вкось: «Димкин! Это Лидка Пономарева, моя любимая школьная подруга. Я тебе про нее расск. Прими ее хорошенько, она ненадолг. Не хами. У нас все хор. Она расск. Целую, И.».
Малянов издал протяжный, неслышный миру вопль, закрыл и снова открыл глаза. Однако губы его уже автоматически складывались в приветливую улыбку.
 Очень приятно  заявил он дружески развязным тоном.  Заходите, Лида, прошу Извините меня за мой вид. Жара!
Все_таки, видно, не все было в порядке с его радушием, потому что на лице красивой Лиды вдруг появилось выражение растерянности и она почему_то оглянулась на пустую, залитую солнцем лестничную площадку, словно вдруг усомнилась, туда ли она попала.
 Позвольте, я вам чемодан  поспешно сказал Малянов.  Заходите, заходите, не стесняйтесь Пыльник вешайте сюда Здесь у нас большая комната, я там работаю, а здесь  Бобкина Она и будет ваша Вы, наверное, душ захотите принять?
Тут с тахты донеслось до него гнусавое кваканье.
 Пардон!  воскликнул он.  Вы располагайтесь, располагайтесь, я сейчас
Он схватил трубку и услышал, как Вайнгартен монотонно, не своим каким_то голосом повторяет:
 Митька Митька Отвечай, Митька
 Алё!  сказал Малянов.  Валька, слушай
 Митька!  заорал Вайнгартен.  Это ты?
Малянов даже испугался.
 Чего ты орешь? Тут ко мне приехали, извини Я тебе потом позвоню.
 Кто? Кто приехал?  страшным голосом спросил Вайнгартен.
Малянов ощутил какой_то холодок по всему телу. С ума сошел Валька. Ну и денек
 Валька,  сказал он очень спокойно.  Что с тобой сегодня? Ну, женщина одна приехала Иркина подруга
 С_сукин сын!  сказал вдруг Вайнгартен и повесил трубку»

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

ОТЕЛЬ «У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА»

Это Кайса, — сообщил мне хозяин. Кайса! Этот господин привез нам привет от господина Згута. Ты помнишь господина Згута, Кайса? Ты должна его помнить.

Кайса немедленно залилась краской и, поведя плечами, закрылась ладонью.

— Помнит, — объяснил мне хозяин. — Запомнила… Н-ну-с… Так я помещу вас в номер четыре. Это лучший номер в отеле. Кайса, отнеси чемодан господина… м-м…

— Глебски, — сказал я.

— Отнеси чемодан господина Глебски в четвертый номер… Поразительная дура, — сообщил он с какой-то даже гордостью, когда кубышечка скрылась. — В своем роде феномен… Итак, господин Глебски? — Он выжидательно взглянул на меня.

— Петер Глебски, — продиктовал я. — Инспектор полиции. В отпуске. На две недели. Один.

Хозяин прилежно записывал все эти сведения огромными корявыми буквами, а пока он писал, в контору, цокая когтями по линолеуму, вошел сенбернар. Он поглядел на меня, подмигнул и вдруг с грохотом, словно обрушилась вязанка дров, пал около сейфа, уронив морду на лапу.

— Это Лель, — сказал хозяин, завинчивая колпачок авторучки. — Сапиенс. Все понимает на трех европейских языках. Блох нет, но линяет.

Лель вздохнул и переложил морду на другую лапу.

— Пойдемте, — сказал хозяин, вставая. — Я провожу вас в номер.

Мы снова пересекли холл и стали подниматься по лестнице.

-Обедаем мы в шесть, — рассказывал хозяин. — Но перекусить можно в любое время, а равно и выпить чего-нибудь освежающего. В десять вечера — легкий ужин. Танцы, бильярд, картишки, собеседования у камина.

Мы вышли в коридор второго этажа и повернули налево. У первой же двери хозяин остановился.

— Здесь, — произнес он прежним глухим голосом. — Прошу.

Он распахнул передо мною дверь, и я вошел.

Аннотация

В этот том вошло одно из самых необычных произведений братьев Стругацких  повесть «За миллиард лет до конца света», относящаяся к жанру философской фантастики и пронизанная множеством литературных, исторических и метафизических аллюзий. Впоследствии повесть была положена в основу сценария фильма А. Сокурова «Дни затмения»  однако оригинал Стругацких резко отличается от фильма в сюжетном отношении.

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий
За миллиард лет до конца света
Рукопись, обнаруженная при странных обстоятельствах

Глава первая

1. «Белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь, в жидкой тени изнемогающих деревьев потели и плавились старухи на скамеечках у подъездов.
Солнце перевалило через меридиан и впилось в многострадальные книжные корешки, ударило в стекла полок, в полированные дверцы шкафа, и горячие злобные зайчики задрожали на обоях. Надвигалась пополуденная маета  недалекий теперь уже час, когда остервенелое солнце, мертво зависнув над точечным двенадцатиэтажником напротив, простреливает всю квартиру навылет.
Малянов закрыл окно  обе рамы  и наглухо задернул тяжелую желтую штору. Потом, подсмыкнув трусы, прошлепал босыми ногами на кухню и отворил балконную дверь.
Было начало третьего.
На кухонном столике среди хлебных крошек красовался натюрморт из сковородки с засохшими остатками яичницы, недопитого стакана чая и обкусанной горбушки со следами оплавившегося масла.
 Никто не помыл и ничто не помыто,  сказал Малянов вслух.
Мойка была переполнена немытой посудой. Не мыто было давно.
Скрипнув половицей, появился откуда_то одуревший от жары Калям, глянул на Малянова зелеными глазами, беззвучно разинул и снова закрыл рот. Затем, подергивая хвостом, проследовал под плиту к своей тарелке. Ничего на этой тарелке не было, кроме сохлых рыбьих костей.
 Жрать хочешь  сказал Малянов с неудовольствием.
Калям сейчас же откликнулся в том смысле, что да, неплохо бы наконец.
 Утром же тебе давали,  сказал Малянов, опускаясь на корточки перед холодильником.  Или нет, не давали Это я тебе вчера утром давал
Он вытащил Калямову кастрюлю и заглянул в нее  были там какие_то волокна, немного желе и прилипший к стенке рыбий плавник. А в холодильнике, можно сказать, и того не было. Стояла пустая коробочка из_под плавленого сыра «Янтарь», страшненькая бутылка с остатками кефира и винная бутылка с холодным чаем для питья. В отделении для овощей среди луковой шелухи доживал свой век сморщенный полукочанчик капусты с кулак величиной да угасала в пренебрежении одинокая проросшая картофелина. Малянов заглянул в морозильник  там в сугробах инея устроился на зимовку крошечный кусочек сала на блюдце. И все.
Калям мурлыкал и терся усами о голое колено. Малянов захлопнул холодильник и поднялся.

Богомолов Владимир Осипович
Момент истины
(В августе сорок четвертого...)

Часть первая.
Группа капитана Алехина

1. Алехин, Таманцев, Блинов

Их было трое, тех, кто официально, в документах именовались "оперативно-розыскной группой" Управления контрразведки фронта. В их распоряжении была машина, потрепанная, видавшая виды полуторка "ГАЗ-АА" и шофер-сержант Хижняк.

Измученные шестью сутками интенсивных, но безуспешных поисков, они уже затемно вернулись в Управление, уверенные, что хоть завтрашний день смогут отоспаться и отдохнуть. Однако как только старший группы, капитан Алехин, доложил о прибытии, им было приказано немедленно отправиться в район Шиловичей и продолжать розыск. Часа два спустя, заправив машину бензином и получив во время ужина энергичный инструктаж специально вызванного офицера-минера, они выехали.

К рассвету позади осталось более ста пятидесяти километров. Солнце еще не всходило, но уже светало, когда Хижняк, остановив полуторку, ступил на подножку и, перегнувшись через борт, растолкал Алехина.

Капитан — среднего роста, худощавый, с выцветшими, белесоватыми бровями на загорелом малоподвижном лице — откинул шинель и, поеживаясь, приподнялся в кузове. Машина стояла на обочине шоссе. Было очень тихо, свежо и росисто. Впереди, примерно в полутора километрах, маленькими темными пирамидками виднелись хаты какого-то села.

— Шиловичи, — сообщил Хижняк. Подняв боковой щиток капота, он склонился к мотору. — Подъехать ближе?

— Нет, — сказал Алехин, осматриваясь. — Хорош. Слева протекал ручей с отлогими сухими берегами.
Справа от шоссе за широкой полосой жнивья и кустарниковой порослью тянулся лес. Тот самый лес, откуда каких-нибудь одиннадцать часов назад велась радиопередача. Алехин в бинокль с полминуты рассматривал его, затем стал будить спавших в кузове офицеров.

Один из них, Андрей Блинов, светлоголовый, лет девятнадцати лейтенант, с румяными от сна щеками, сразу проснувшись, сел на сене, потер глаза и, ничего не понимая, уставился на Алехина.

Добудиться другого — старшего лейтенанта Таманцева — было не так легко. Он спал, с головой завернувшись в плащ-палатку, и, когда его стали будить, натянул ее туго, в полусне дважды лягнул ногой воздух и перевалился на другой бок.

Наконец он проснулся совсем и, поняв, что спать ему больше не дадут, отбросил плащ-палатку, сел и, угрюмо оглядываясь темно-серыми, из-под густых сросшихся бровей глазами, спросил, ни к кому, собственно, не обращаясь:

— Где мы?..

— Идем, — позвал его Алехин, спускаясь к ручью, где уже умывались Блинов и Хижняк. — Освежись.

Таманцев взглянул на ручей, сплюнул далеко в сторону и вдруг, почти не притронувшись к краю борта, стремительно подбросив свое тело, выпрыгнул из машины.

Он был, как и Блинов, высокого роста, однако шире в плечах, уже в бедрах, мускулистей и жилистей. Потягиваясь и хмуро поглядывая вокруг, он сошел к ручью и, скинув гимнастерку, начал умываться.

Вода была холодна и прозрачна, как в роднике.

— Болотом пахнет, — сказал, однако, Таманцев. — Заметьте, во всех реках вода отдает болотом. Даже в Днепре.

— Ты, понятно, меньше, чем на море, не согласен, — вытирая лицо, усмехнулся Алехин.

— Именно!.. Вам этого не понять, — с сожалением посмотрев на капитана, вздохнул Таманцев и, быстро оборачиваясь, начальственным баском, но весело вскричал: — Хижняк, завтрака не вижу!

— Не шуми. Завтрака не будет, — сказал Алехин. — Возьмете сухим пайком.

— Веселенькая жизнь!.. Ни поспать, ни пожрать...

— Давайте в кузов! — перебил его Алехин и, оборачиваясь к Хижняку, предложил: — А ты пока погуляй...

Офицеры забрались в кузов. Алехин закурил, затем, вынув из планшетки, разложил на фанерном чемодане новенькую крупномасштабную карту и, примерясь, сделал повыше Шиловичей точку карандашом.

— Мы находимся здесь.

О. Генри
ДАРЫ ВОЛХВОВ

Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Делла пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра Рождество.
Единственное, что тут можно было сделать, это хлопнуться на старенькую кушетку и зареветь. Именно так Делла и поступила. Откуда напрашивается философский вывод, что жизнь состоит из слез, вздохов и улыбок, причем вздохи преобладают.

Завтра Рождество, а у нее только один доллар восемьдесят семь центов на подарок Джиму! Долгие месяцы она выгадывала буквально каждый цент, и вот все, чего она достигла.

Делла соскочила со стола и бросилась к нему.
— Джим, милый, — закричала она, — не смотри на меня так! Я остригла волосы и продала их, потому что я не пережила бы, если б мне нечего было подарить тебе к Рождеству. Они опять отрастут. Ты ведь не сердишься, правда? Я не могла иначе. У меня очень быстро растут волосы. Ну, поздравь меня с Рождеством, Джим, и давай радоваться празднику. Если б ты знал, какой я тебе подарок приготовила, какой замечательный, чудесный подарок!

Джим достал из кармана пальто сверток и бросил его на стол.
— Не пойми меня ложно, Делл, — сказал он. — Никакая прическа и стрижка не могут заставить меня разлюбить мою девочку. Но разверни этот сверток, и тогда ты поймешь, почему я в первую минуту немножко оторопел.

...на столе лежали гребни, тот самый набор гребней — один задний и два боковых, — которым Делла давно уже благоговейно любовалась в одной витрине Бродвея. Чудесные гребни, настоящие черепаховые, с вделанными в края блестящими камешками, и как раз под цвет ее каштановых волос. Они стоили дорого — Делла знала это, — и сердце ее долго изнывало и томилось от несбыточного желания обладать ими. И вот теперь они принадлежали ей, но нет уже прекрасных кос, которые украсил бы их вожделенный блеск.

Тут она вдруг подскочила, как ошпаренный котенок, и воскликнула:
— Ах, боже мой!
Ведь Джим еще не видел ее замечательного подарка. Она поспешно протянула ему цепочку на раскрытой ладони. Матовый драгоценный металл, казалось, заиграл в лучах ее бурной и искренней радости.
— Разве не прелесть, Джим? Я весь город обегала, покуда нашла это. Теперь можешь хоть сто раз в день смотреть, который час. Дай-ка мне часы. Я хочу посмотреть, как это будет выглядеть все вместе.
Но Джим, вместо того чтобы послушаться, лег на кушетку, подложил обе руки под голову и улыбнулся.
— Делл, — сказал он, — придется нам пока спрятать наши подарки, пусть полежат немножко. Они для нас сейчас слишком хороши. Часы я продал, чтобы купить тебе гребни. А теперь, пожалуй, самое время жарить котлеты.

...я тут рассказал вам ничем не примечательную историю про двух глупых детей из восьмидолларовой квартирки, которые самым немудрым образом пожертвовали друг для друга своими величайшими сокровищами...

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

ОТЕЛЬ «У ПОГИБШЕГО АЛЬПИНИСТА»

Вам не приходилось, господин Глебски, замечать, насколько неизвестное интереснее познанного? Неизвестное будоражит мысль, заставляет кровь быстрее бежать по жилам, рождает удивительные фантазии, обещает, манит. Неизвестное подобно мерцающему огоньку в черной бездне ночи. Но, ставши познанным, оно становится плоским, серым и неразличимо сливается с серым фоном будней.